Фотографии Хельмута Ньютона анализируют во многих фото-школах и университетах. Его ставят в пример как выдающегося гения, перевернувшего лощёный мир фотографии. Фешн-фотограф отказался от типичных приёмов глянцевого фото и модных веяний. Свой шокирующий для того времени стиль Хельмут создал, подчёркивая «неправильность» кадра, что и прославило его по всему миру. За время своей красочной жизни, в объективе Хельмута засветились такие громкие имена как Моника Белуччи, Синди Кроуфорд, Мик Джаггер, Элизабет Тейлор, Энди Уорхол; список можно продолжать бесконечно.
«Я насмехаюсь над массовой культурой, я не только в творчестве, но и в жизни делаю это. Вот уже пятьдесят лет я живу с нормальной женщиной. Слава Богу! С модельками я бы рехнулся! А они-то, гламурные, олицетворение масс-культа и есть. Но знаете, какие они? Худосочные тупицы! Или молча лупают пустыми глазенками, или трещат о всяких пустяках. Есть, впрочем, и те, кто тщится разглагольствовать на серьезные темы, эти — самые нелепые. Как-то раз приключилась история: из-за жары модель лишилась чувств. Пока ее откачивали, я снимал, не переставая. Она потом упрекала меня в черствости. Надо же! Еще претендует на что-то! Определенно модели — худшее в моем ремесле. А все остальное? Мне нравится!»
Хельмут Ньютон родился в еврейской семье, в Берлине. С ранних лет проявил интерес к фотографии, когда купил свой первый фотоаппарат будучи подростком. Искусству кадра обучался у немецкого фотографа Мозе Иве. С начала тиснений евреев, родители Ньютона приняли решение мигрировать в Южную Африку, где он дождался получения паспорта, и в 1938 году покинул страну. Хельмут прибыл в Сингапур, где проработал фотографом в Straits Times до 1940 годов, когда британские власти отправили фотографа в Австралию на борту «Королевы Марии». В океанской стране он прожил до середины 50-х годов.
В Мельбурне у Ньютона была своя фотостудия, где он практиковался в модной и театральной фотографии, а в последствии организовал первую выставку вместе с Вольфганом Зиверсом (таким же беженцем немецкого происхождения), в 1953 году. Далее он продолжил сотрудничество с бывшими соотечественниками, взяв в коллеги Генри Тальбота. А после переезда в Лондон, фотостудия оставила за собой название «Хельмут Ньютон и Генри Тальбот».
После блестящего дебюта в австралийском Vogue, куда фотографа пригласили проиллюстрировать модное дополнение, редакторы британского филиала журнала предложили Ньютону 12 месячный контракт. Почти в конце своего контракта, Ньютон отказался от сотрудничества с британским журналом, сменив его на работу с немецкими и французскими изданиями в Париже. Модный фотограф недолго пробыл в Европе, после чего, в 1959 году, вернулся в Австралию для работы с местным издательством Vogue. Однако уже спустя два года вновь вернулся в Париж, где прожил большую часть своей жизни.
В Париже Хельмут отточил свой дерзкий вкус, практикуя элементы эротики, БДСМ и доминирования в своих снимках. Его работы не раз вызывали смешанные чувства, провоцируя нелестные комментарии от коллег и критиков. Ньютон предпочитал игнорировать замечания: его целью было вывести «грязь» на передний план в глянце, а следы его влияния мы можем до сих пор замечать в обложках и содержании модных современных изданий. Пик известности фотографа пришёлся на 80-е годы, после выхода его серии «Big Nudes», ставшей верхом его эротико-городского стиля.
Последние годы жизни фотограф пробыл в Монте-Карло и Лос Анджелесе. Умер в возрасте 83 лет, когда намеренно вогнал в стену свой автомобиль. Скандальный фотограф ушёл в традиционном для себя стиле: эпично громко.
Правила жизни Хельмута Ньютона:
Отец говорил мне, что я кончу свою жизнь на дне, потому что думаю только о девчонках и фотографиях.
На мое двенадцатилетие отец подарил мне мой первый фотоаппарат — и я снял свои первые семь фотографий, в метро. На них вообще ничего не было видно. Восьмую фотографию я сделал уже на радиобашне.
Мир совсем другой, когда смотришь на него через видоискатель.
Я устроился на работу ассистентом фотографа, когда мне было 14, и не сказал об этом родителям. Мои оценки стали хуже некуда, отец забрал у меня фотоаппарат и не разрешал выходить из дома.
В детстве я фотографировал своих друзей на улице в одежде и шляпах моей мамы.
В 1938 году гестаповцы ворвались в наш дом и арестовали отца. Меня в этот момент не было дома. Я скрывался две недели у друга, а потом бежал — приехал в Италию, сел на корабль в Триесте, вышел в Сингапуре и в конце концов добрался до Мельбурна.
Если вам придется воевать — делайте это в австралийской армии. В ней все как-то более расслабленно и по-человечески.
Я влюбился в Париж в первый же день. Через неделю я уже мог передвигаться по городу с закрытыми глазами, а через год у меня закончились деньги.
Я ненавижу хороший вкус. Это скучное словосочетание, от которого задыхается все живое.
В декабре 1971 года в Нью-Йорке я вдруг упал на Парк-авеню и очнулся в больнице наполовину парализованным — у меня был инфаркт миокарда. Я не мог ни говорить, ни писать. Когда проходишь через такое и остаешься жив, то начинаешь давать себе обещания.
До инфаркта я курил по пятьдесят сигарет в день, после — не выкурил ни одной. До инфаркта я вел себя как молодой человек — не соответствовал своему возрасту. Например, за три месяца до удара я провел шесть дней в Риме на бесконечных вечеринках, за все это время я спал, может быть, восемнадцать часов, а потом улетел в Париж, и там повторилось то же самое. В общем, это нужно было прекратить.
В больнице я снимал на мыльницу все подряд: медсестер, посетителей, врачей. После десяти дней неизвестности врач сказал мне: «Вы будете жить, но поосторожнее». И я решил, что теперь буду снимать только то, что мне самому интересно.
Снимать обнаженных моделей мне быстро надоело — это еще скучнее шмоток.
Порнография может быть красивой.
Буржуазные женщины более эротичны, чем парикмахерши или секретарши. Элегантность, образование, окружение — я верю в эти вещи; мне иногда за это стыдно, но это же правда. Женщина из высшего общества сексуальна по своей природе.
Ненавижу, когда все наизнанку — это дешево.
Женщины, которых я снимаю, доступны, но их доступность зависит от времени и денег, которые вы можете на них потратить.
Однажды я сделал серию фотографий для журнала Oui. На них были голые женщины в шубах — в метро, галереях, на Елисейских полях. Это была моя детская фантазия. Когда мне было четырнадцать, я прочел «Барышню Эльзу» Артура Шницлера — историю о разорившемся банкире и его семнадцатилетней дочери-красавице. Один человек сказал ей, что поможет отцу, если она согласится пройтись по коридору гостиницы в шубе на голое тело. Она согласилась — вышла из своего номера и ходила вокруг этого мужчины, распахивая шубу. Он к ней даже не прикоснулся, но выполнил обещание.
Мои работы очень вульгарны. Творческий процесс вообще неразрывно связан с дурным вкусом и вульгарностью.
Редакторы моды постоянно напяливают на своих моделей всякие шарфы, балетки, струящиеся одежды, которые скрывают их тело и наполняют меня злобой. Они постоянно выбирают вещи, которые нормальный мужчина сочтет антисексуальными. Занялся бы я любовью с девушкой, которая так одета? Это первый вопрос который я задаю себе, когда снимаю моду.
Хороший вкус — антифотогеничен, антиженственен, антиэротичен, это какой-то антифэшн. Вульгарность — это жизнь, удовольствие и желание.
Вуайеризм в фотографии — это необходимое и профессиональное извращение.
Я очень ленив. Я ненавижу искать места для сьемок и никогда не отхожу от своей гостиницы дальше, чем на три километра.
Люблю шикарные старые отели типа «Рица» и предпочитаю их депрессивным, холодным, современным гостиницам, в которых чувствуешь себя как в тюрьме.
Однажды я снимал в борделе. Хозяин сначала был против, но в конце концов согласился — он выделил мне комнату в один из спокойных дней, в воскресенье. Я явился с моделью, ассистентом, парикмахером, ассистентом парикмахера. Хозяин нас увидел и воскликнул: «Вы сюда пришли, чтобы устроить оргию или фотографировать?»
Я знаю, что такое бедность, и меня она не интересует. Я предпочитаю снимать богатых людей. Бедных людей фотографировать слишком просто.
У меня есть блокнот, куда я записываю все свои мысли: об идеях, моделях и местах. Если я что-то не запишу, то все забуду.
Четыре фотоаппарата, пять объективов, одна вспышка, один полароид — все это умещается в чемодане весом 17 килограммов и позволяет мне снять любую фотографию где угодно и при любых условиях.
Я очень поверхностен, я предпочел бы снять Катрин Денев, чем какого-нибудь ученого или писателя. И я люблю этот поверхностный мир. Мне нравится все искусственное, красивое и смешное, я люблю, когда пятидесятилетние мужичины встречаются с восемнадцатилетними девчонками. И я надеюсь, этот мир никогда не исчезнет.
Мы все копируем кого-то в тот или иной момент жизни, но потом все равно нужно идти своим путем.
Ненавижу нечестность в фотографии: снимки, сделанные во имя каких-то художественных принципов, нечеткие и зернистые.
Я мечтал стать папарацци.
Мои фотографии похожи на истории, у которых нет ни начала, ни середины ни конца.
Я снимал для журнала Playboy лет двадцать, и даже для них мои работы порой были слишком рискованными.
Мой любимый журнал — «Домохозяйки в плену». Это порножурнал, который раньше продавался в Лос-Анджелесе. Не знаю существует ли он до сих пор, но там было что почитать!
Все теперь выглядят одинаково — кругом кроссовки да джинсы.
В начале шестидесятых у женщин не было талии. А в восьмидесятые появились шведские, немецкие и американские модели — они были сложены, как дальнобойщики, и это мне очень нравилось.
Я не вижу разницы между зеленым и голубым.
Возможно, когда-то я хотел быть девушкой.
Мне всегда нравились ковбои — как они выглядят, ходят. У ковбоя руки всегда готовы выхватить пистолет. Так вот я делаю из девушек ковбоев, которые всегда готовы выхватить пистолет.
Я действительно снял порнофильм — но показал его лишь однажды, в музее.
В моей сумке всегда лежат монокль, мундштук и пара накладных сосков.
Ненавижу свадебную фотографию.
Для меня эротика — это лицо, а не половые органы.
Мне не нужно идеальное тело, это скучно.
Хорошие фотографы, как воспитанные дети, — их видно, но не слышно.
Leave a Reply